«УСТУУ-ХУРЭЭ» ПОДАРИЛ МНЕ ДРУГА
Письмо в номер
ЦА №30 (31 июля — 7 августа 2004)
Шестой фестиваль живой веры и музыки «Устуу-Хурээ» (Дзун-Хемчик, Сут-Холь, 1-7 июля) собрал более трёхсот пятидесяти участников. Около ста из них – гости республики. Музыканты приехали из Финляндии, Казахстана, США, Украины, из российских городов: Самары, Красноярска, Москвы, Казани… Благодаря «Устуу-Хурээ» завязались новые знакомства, творческие связи,более того – дружба.Об этом свидетельствует письмо из Самары. Его автор – Юрий Льноградский, представительобщества «Джаз в России», был на фестивалес командой самарских музыкантов «New A».
«Я долго не знал, что у меня появился друг. Пока шли предварительные переговоры о поездке на «Устуу-Хурээ», пока между Самарой и Тувой неторопливо ползали электронные письма, я злился на этого неведомого мне Игоря Дулуша за то, что он не может поставить официальную печать на приглашение, не может быстро сделать визы для иностранцев, не торопится объяснить мне транспортную специфику Тувы.
Я сидел у себя в Самаре и вяло общался с такими же вялыми спонсорами, пытался, особенно ни на что не надеясь, найти средства, чтобы привезти свою самарскую группу на никому не известный фестиваль в Туве. И за три недели до фестиваля мне это надоело. Я содрал листок с телефонами и адресами со стены и окончательно переключился на джазовый абонемент своего концертного зала в сезоне 2004/05.
И вот тогда он мне позвонил. Усталый голос, неторопливая речь, характерная хрипота человека на последнем градусе недосыпания. Я начал что-то объяснять ему про финнов, которые ехали на фестиваль транзитом через Самару, но он меня перебил. Его не интересовали финны. Его интересовала Самара. Он хотел, чтобы приехали именно мы – группа, о которой он ничего не знал, трое молодых пацанов и сорокашестилетний гитарист, который только этими пацанами и держится, отказавшись от прибыльных кабаков и попсы. Я сказал, что есть последняя, маловероятная и, строго говоря, безумная идея – и он ответил очень просто, прямо и незатейливо: «Пробуй. Я буду за это молиться».
Я не верю в высшие силы, никогда в них не верил и не хочу верить. И поэтому сначала усмехнулся, даже поиронизировал над этим в разговоре с друзьями. Потом задумался.
«Устуу-Хурээ» – это фестиваль музыки и веры. Я не понимал, что это значит, пока Игорь не сказал этой своей фразы. (Уже потом, вернувшись с «Устуу-Хурээ», я начал кропотливо читать всё, что печаталось о фестивале. И нашёл в прошлогоднем интервью Игоря еще одну фразу, которая объяснила мне всё: «Пусть у нас грязно, зато у нас есть ветер»). Его вера зацепила меня, глубоко неверующего человека, и развернула лицом к тувинскому ветру: этого не понять тому, кто родился в Туве и дышит им с рождения. Это в считанные секунды сдирает с тебя всю шелуху, и ты остаёшься совершенно голым перед простым вопросом: «Веришь ты во всё это или не веришь? Любишь ты эту страну или не любишь? Готов ли ты отдать всё за свою музыку или не готов?». Закрываться от вопроса нечем; четыре тысячи километров – не оправдание. Ты должен просто сказать «да» или «нет». И я сказал «да».
Через несколько дней после этого все мои самые безумные идеи сработали; у меня были деньги; нам делали попутный концерт в новосибирском Академгородке; совершенно неизвестный мне до того Ромка Рыженков кормил нас с финнами шашлыками в берёзовом лесу; новосибирские журналисты рвали на куски и финского саксофониста Йорму Тапио и самарского гитариста Олега Примака. А навстречу нам ехал автобус, за рулем которого сидел не знающий усталости Алдар Монгуш (прим. ред.: водитель Тувгосфилармонии).
«Устуу-Хурээ» нельзя описать словами точно так же, как нельзя описать словами и саму Туву. Первый из горных перевалов, когда мои самарские пацаны будили друг друга нетерпеливыми ударами кулаков. Граница Тувы и Хакасии и Йорма Тапио, раскинувший руки на вершине навстречу солнцу. Эдельвейсы, своими красками смеющиеся над тем, что мы называем цветами у себя в Европе. Далекие грозовые тучи, грубо рвущие горы пополам.
Мы много говорили о фестивале с Йормой, музыкантом высочайшего уровня, и оба сказали одно и то же: фестиваль был похож на туго, до стона, натянутую струну, которая натягивалась с каждым днём всё сильнее и сильнее. Чем лучше всё делалось, тем сильнее она звенела, уходя в ультразвук, заставляя опасаться, что она вот-вот лопнет и счастье кончится.
Но счастье не кончалось. Горы дикой сиреневой красоты, от величия которых невозможно укрыться даже в городах; сухой степной ветер, играючи ставящий палатки на ребро; близкие мятные облака, перекатывающиеся сами через себя; мелкие речушки с ледяной бриллиантовой водой; странные для европейца глаза женщины, на которых совершенно не задерживается взгляд, пока очарование одной из них вдруг не бьёт наотмашь.
Я увидел в Туве то, во что до сих пор не верю: в невыразимо прекрасной и невообразимо безденежной глуши люди сделали то, что ещё прекраснее и еще безденежнее. Фестиваль, дух которого так же самобытен, как самобытна Тува. Приезжая сюда, перестаёшь считать деньги: живёшь с последним полтинником в кармане и не думаешь, как будешь отсюда выбираться. Потому что выбираться не хочется. Потому что люди из Чадана, собирающиеся к сцене, имеют одно сверхпреимущество над любой другой аудиторией: они в высшем смысле этого слова неискушенны, они не видят большой разницы между джазом и панком, но они интуитивно отличают хорошее от плохого.
Я говорю только о том, что знаю. Я помню, как девятнадцатилетний барабанщик Серёга Косынкин, уроженец жутко криминального самарского Мехзавода, на гастролях в Вологде совершенно серьёзно строил из себя большую звезду, гнул пальцы и несколько часов гонял меня по незнакомому городу, требуя найти нормальные барабаны и шесть стоек под тарелки. На «Устуу-Хурээ» были плохие барабаны и две стойки. Серега сел за эти барабаны и сыграл так, как играет крайне редко. Я не спрашивал у него, почему. Как музыканту, как организатору – мне это понятно. Он просто видел Дулуша, он видел других людей из оргкомитета; ему не надо было объяснять, что эти люди не экономят на оборудовании, не играют против него и не зарабатывают себе на хлеб. Он тоже сразу понял, что такое «тувинское время», что такое «дух Устуу-Хурээ» – он просто понял, что предложенные ему условия лучше всего, что предлагалось ему до сих пор, и сделал всё, что смог. А смог он гораздо больше, чем думал сам.
Нас почему-то часто спрашивали, нужен ли Чадану этот фестиваль, нужно ли в нем что-то менять, видим ли мы в нем недостатки. Это был вопрос, который нельзя задавать никогда и никому. Ответы на него очевидны, а сам он бестактен. Нужен ли Чадану фестиваль, на котором бесплатно для зрителей играют артисты, которых даже Москва видела один-единственный раз за безумные деньги? Нужен ли музыкантам фестиваль, на котором любую неприятность они встретят только улыбкой, потому что им – хорошо? Нужно ли орлам небо?
Это прозвучит резко, но я знаю: Тува ещё не поняла, что она теперь имеет. Может быть, поняли отдельные люди, но есть один человек, который точно этого не понял: это сам Дулуш. Если бы он понял, он бы начал гордиться. Ему до сих пор кажется, что он авантюрист, что он делает что-то не особенно перспективное, что фестиваль каждый раз проходит только благодаря счастливой случайности. Нет, Игорь. Ты всё уже сделал. Ты этого уже не остановишь. Если ты попробуешь не сделать очередной фестиваль, тебя просто не поймут. Ты стал рабом этого фестиваля. И я тебе завидую, завидую последней чёрной завистью, завидую закусив губу.
Рядом с тобой есть организации, которые тоже ещё не поняли, что с ними случилось. Фестиваль для них сейчас как ребёнок-подкидыш, о котором никто не думал и которого никто не хотел, которого надо кормить, одевать, воспитывать, который требует денег и времени. Они могут злиться, но они уже должны всё это делать. Ребенок уже родился, родился здоровым, в рубашке и с золотой ложечкой в руке. Он пока в том возрасте, когда не запоминает гримас на лицах не осознавших его прелесть людей; он вырастет и будет помнить о них только хорошее, и когда-нибудь он будет их кормить и одевать.
Рядом с тобой есть люди, которые тоже ещё не поняли, что они сделали. Если бы я не знал тебя лично, я бы посчитал, что это хороший маркетинговый ход – сделать «лицом фестиваля» одного человека, а остальных оставить в тени. Но никакого маркетингового хода нет – эти люди просто знают, чего ты стоишь. И они не обидятся на меня за то, что я не называю их имен – они знают, что я их помню.
И ещё – теперь рядом с тобой есть шесть человек в Самаре и четыре человека в Хельсинки. Четыре финна, трое русских, один украинец, один мордвин, один татарин.
А у меня появился друг. Его зовут Игорь Дулуш.
Юрий Льноградский, продюсер группы “NEW A” (Самара)»